Владыка Никон

Пожертвования

Высокопреосвященный Владыка Никон - в миру Александр Порфирьевич Петин - родился в городе Екатеринодаре (с 1920 года Краснодар) в начале нынешнего века.

«1-го июня 1902 года родился сын Александр III» - такую запись сделал в своей записной книжке Порфирий Александрович Петин, сын курского протоиерея о. Александра. В честь своего отца он называл своих сыновей его именем. Но первые два один за другим умерли, и, когда родился третий сын, родственники старались отговорить отца дать ему то же имя. Но тот настоял на своем. Александр не умер, рос здоровым и был очень смышленым мальчиком.

Когда исполнялось тесть лет, его отдали учиться в начальную школу. Затем учился в Духовном училище города Екатеринодара.

В тринадцать лет он уехал учиться в Духовную семинарию в Ставрополь, где и проучился до 1919 года, до того времени, когда новыми властями были закрыты все духовные учебные заведении в стране.

В детстве у него был чудесный голос, нежнейший дискант необычайного диапазона, настолько чистый, что в Духовном училище к Саше Петину был приставлен специальный человек - дядька, который строго следил за режимом обладателя такого необыкновенного голоса. Идеальным был у него и слух. Пел он в хоре Духовного училища, настолько его украшая, что многие холили слушать хор из-за необыкновенного маленького певца.

Однажды, в день праздника училища, был организован концерт, на котором Саша исполнял сольный номер: он пел серенаду. Зал был переполнен приглашенными гостями. Трудно описать тот восторг, который охватил слушателей, потрясенных красотой голоса юного исполнителя. Когда он окончил петь, началось нечто невообразимое: кто-то схватил его со сцены в зал и поднял на руки, зал наполнился криками и овациями. Его передавали из рук в руки, подбрасывали вверх, что сильно испугало малыша.

В семинарии он пел тенором. После, когда уже был псаломщиком и приходилось петь всеми голосами, голос был настолько надорван, но все ровно умение петь и умение руководить хором навсегда остались за ним.

Чувство же ритма у него было необыкновенным. Тот, кто видел его в служении, знает, как он двигался в алтаре, кок он кадил... Была полная гармония во всем: в движениях, в словах, возгласах. И тон, и ритм никогда не диссонировали.

Обладая недюжинными способностями, отличаясь определенной целеустремленностью, уже в молодости он все свои таланты посвятил Тому, Кто неудержимо влек его к себе. С ранней юности свою жизнь он посвятил только одному Богу, которому верно служил до конца своих дней.

Он очень любил молиться. В детстве подолгу стоял перед иконами, юношей любил молиться, глядя в небо, для чего уходил в сад, поле, лес. Каким одухотворенным становилось его умное, доброе лицо после, как светились его глаза. Казалось, они только что видели какой-то чудный неземной свет, отражение которого запечатлевали надолго.

Работать над собой он начал рано. Много читал, не отказывался от художественной литературы, хорошо знал произведения русских и зарубежных классиков, но всему предпочитал философскую и богослужебную литературу.

Настольной же книгой была всегда Библии, которую он не просто читал, а изучал, отдельные места выучивая наизусть.

Учился он хорошо, по первому разряду, еще с Духовного училища был стипендиатом: получал самую лучшую стипендию, что обеспечивало дальнейшую учебу в Духовной академии. Но это осуществить не удалось, так как в 1919 году были закрыты все духовные учебные заведения.

Александр поступил на юридический факультет и одновременно на историческое отделение университета. После реорганизации университета в 1920 году, когда вместо него создали институты, он поступил в Кубанский политехнический институт на административно-хозяйственное отделение. На историческом же отделении продолжал учиться в педагогическом институте.

К этому времени не стало отца, нужно было самому добывать средства к существованию. Семнадцатилетним юношей Александр стал учителем и одновременно псаломщиком при кладбищенской Успенской церкви города Краснодара.

Обладая удивительнейшей работоспособностью, умением вес быстро схватывать, необыкновенной жизнерадостностью, он легко справлялся со своими обязанностями и отлично учился. В институте он еще исполнял обязанности председателя студенческого профкома.

Но вскоре школу пришлось оставить, так как был назначен ученым секретарем научной библиотеки, поскольку знал латинский, греческий и древнееврейский языки. Работа эта ему очень правилась, тем более что приходилось общаться с преподавателями, лучшими профессорами того времени, большинство из которых были замечательными людьми.

Молодого ученого секретаря очень полюбили за добрый, мягкий, общительный характер, за деловые качества и умение работать с людьми. Любили его и студенты, которым оказывал бескорыстную помощь в учебе. Работая в библиотеке, общаясь с профессурой, он мог всегда достать любую книгу, любые лекции тому, кто обращался к нему с этой просьбой.

Очень любил он каждого человека, и любовь эту постоянно культивировал в себе, считая, что только добром и любовью можно жить и исправлять жизнь. Он не только не отказывал просящему у него, но и искал людей, которые бы нуждались в нем. Он считал необходимым для себя сделать, как минимум, три-четыре добрых дела в день, полагаясь только на свои силы и средства. Нуждающимся он мог отдать все деньги, сбереженные в семье «про черный день», свое белье, забыв о том, что оно нужно ему самому.

Однажды после вечерних занятий в институте Александр шел домой через Соборную площадь. Вдруг услышал стон, доносившийся от соборной стены. Он подошел поближе и разглядел в темноте прислонившуюся к стене сгорбленную фигурку старушки. Расспросив ее, Александр узнал о страшном горе, поразившем несчастную женщину. Узнав о том, что ее единственный сын, красноармеец, ранен и находится в Краснодарском госпитале, она продала, что могла и отправилась из дальней станицы в город. Придя в госпиталь, узнала, что этой ночью он умер, не дождавшись матери. Горе совершенно сразило ее, и она в изнеможении, в полубеспамятстве присела на скамеечку на бульваре и не слышала, как какой-то человек вынул у нее деньги, взял узелок, в котором были гостинцы для сына.

Был вечер. В незнакомом городе не было никого, кто мог бы приютить несчастную. Да и горе было такое, что ничего уже не хотелось. Хотелось только пойти за сыном. И пошла...

Подойдя к собору, прислонилась к стене и свалилась. Никого, одна во всем мире, никому не нужна, и сыночка в последний раз не пришлось увидеть. Нет его...

Пока она говорила, в голове у Александра вихрем пронеслась мысль: «Что сделать, чем помочь?»

«Подождите, родная, я сейчас», - и метнулся назад к институту. В этот момент из его дверей выходил профессор Захаров.

- А.Н., нет ли у Вас с собою пятисот рублей? - спросил Александр.

- Откуда Вы знаете, что у меня именно эта сумма в портфеле?

Ничего не объясняя. Александр воскликнул: «Дайте ее мне, пожалуйста!» Захаров вынул деньги из портфели и отдал студенту. «Спасибо, я скоро возвращу,» - ответил Александр и помчался через площадь к собору. Поднял старуху и, бережно поддерживая, медленно пошел с нею к дому, где жила библиотекарь института, - человек отзывчивый и добрый. Та приютила старуху на ночь, а утром, купив ей билет, отправила поездом домой, вручив переданные Александром пятьсот рублей.

В тот вечер Александр пришел домой поздно. Взволнованным маме и сестре (время тогда было неспокойное - все могло случиться), сказал, что у него было важное заседание.

Время шло. Неделя, вторая прошла, и Александр как-то забыл о случившемся, забыл о том, что он должен Захарову, несмотря на то, что чуть ли не ежедневно встречался с ним в институте.

И вот однажды утром он шел пешком в институт, нужно было пройти железнодорожный мост, соединяющий Дубинку (часть города, где жил Александр) с городом. Уже спускаясь, он вдруг увидел профессора Захарова, собирающегося подняться на мост. И тут все ясно вспомнилось: и как просил деньги и как обещал быстро отдать. Легче было бы в этот миг провалиться, чем встретиться с профессором. В голове завертелось: «Как быть, что сделать, что сказать, как себя повести?» Вдруг нечаянно взор упал на какой-то сверток, лежащий на ступеньке. Наклонился, развернул - деньги. Быстро сосчитал: «Пятьсот. Все! Спасен!»

Таких удивительных случаев было много в его жизни, и каждый из них мог бы послужить интересным сюжетом для целой повести.

По окончании института Александра оставили работать при кафедре административного права. Но не прошло и полугода, как он ушел из института, считая, что изменил своему идеалу. Ушел туда, куда давно звало его сердце - в церковь. Он до конца отдался любимому делу, служил псаломщиком. И как только успевал все делать? Организовал народное пение, беседовал с прихожанами о смысле богослужения, читал и разъяснял им смысл Евангелия...

В 1927 году Александр от знакомого архиерея получил приглашение приехать в Пензу.

Несмотря на большую привязанность к родному дому, где было так уютно, к прихожанам церкви, где служил и снискал их любовь и уважение, он решил уехать.

Как были огорчены прихожане Успенского храма, узнав, что совсем от них уехал Александр Порфирьевич. Сколько народу приходило удостовериться, действительно ли это так. Закончился краснодарский период его жизни.

В Пензе Александр был рукоположен во священника и получил назначение в Казанский храм, что па Песках, церковь, уже несколько лет не действовавшая из-за отсутствия священника, но при которой содержался сторож, была открыта глубокой осенью.

Первая литургия. В храме холодно и сыро, нет ни единого молящегося. После Евангелия батюшка вышел на проповедь. Услышав нечто необычное в храме, вошел сторож. На амвоне увидел проповедующего священника, огляделся кругом - никого. «Не может быть! Для кого-нибудь да говорится проповедь», - подумал он. Обошел все закоулки, посмотрел за колонны - никого.

В холодном, пустом храме совершается всенощная, литургия. Священник сам разжигает кадило, служит, поет и выходит на проповедь. Скоро на странного священника пришли посмотреть любопытные, послушать, что он говорит. Постепенно церковь стала наполнялся молящимися. Заледеневшая церковь отогрелась, запел хор, полилась проникновенная проповедь Слова Божия.

Молодой священник со всей горячностью до конца отдался делу служения церкви Божией. Пастырь узнавал, изучал свою паству, и народ полюбил его. Всегда в рясе - зимой в черной, летом - в белой, с крестом на груди он проходил, словно пролетал над землей, когда шел по улицам города с дарами к больному, или на какую-нибудь требу. Каждая служба, каждая треба сопровождались вдохновенным словом.

В 1932 году отец Александр был арестован.

Об этом периоде остались личные воспоминания.

«После моего ареста, в эпоху Ягоды, - рассказывал он, - я был сослан на Север. Но перед этим я побывал в одной из тюрем. Обстановка в ней была кошмарной. В небольшой камере находилось много людей самого различного характера: здесь были и политические, и уголовные. На трехъярусных нарах размещались несчастные люди. Было не только душно и смрадно, казалось, сам воздух был наполнен отвратительной площадной бранью. Наступила Пасхальная ночь и для этого ада. Я кое-как сидел под небольшим зарешеченным окном с тихим соседом, ловя струйки воздуха, еле просачивающиеся в окно. Мы услышали негромкое пение женских голосов, доносившееся из окон нижнего этажа тюрьмы. Пели заключенные там монахини. Это было нечто светлое в эту ужасную, но Снятую Великую ночь. Мы с соседом начали тихо напевать пасхальные песнопения. Из находящихся в камере, некоторые смеялись, другие продолжали ругаться, но иные начали также тихо подпевать нам. Я обратился к камере: «Товарищи по несчастью, - сказал я, - сегодня Великая ночь Воскресения Христова. Пасха. Попробуем помолиться?» Кто-то выругался, но наступила тишина. К окошечку в двери подошел тюремщик. Я попросил его не препятствовать нам. К моей радости он сказал, усмехнувшись: «Ну, что же, пойте». Я начал произносить слова молитв и петь, а камера также стала петь. Когда голоса нашего случайного хора понеслись по тюремному коридору, из камер тоже стали звучать поющие голоса. Тюремщик поступил необычайно. Он прошел по коридору и открыл окошки в дверях всех камер. Понеслось к Господу радостное могучее пение «Христос Воскресе из мертвых!» и подавило кощунство и сквернословие, и многие, если не все, были в состоянии благоговения. Эта ночь оставила у меня, да вероятно и у многих, самое глубокое впечатление».

«Когда меня, - продолжал отец Александр - пересылали на дальний Север, то многие километры пришлось мне совершать пешком вместе с большой партией.

На Воркуте лето жаркое. Всякий лагерь имел место более теплое. Можно было устроиться по своей специальности инженера, требовалось только изменить внешний вид. Моя борода и более чем обычно длинные волосы навевали на охрану грусть, и вразумлять меня отправили на лесозаготовки. Шли обычно под конвоем, а там свои правила, о них предупреждалось заранее: шаг вправо, шаг влево - попытка к бегству. Собственно, куда побежишь: начались настоящие холода. Проклятия и стоны измученных людей слышались в заледеневшем бараке. Сон-забытье приносил малое утешение, силы полностью не восстанавливались. Я пока держался... Как мог, утешал страждущих.

Пришло время, когда некоторые из нас не выдерживали и принимали мученический венец: не вставали утром на лесные работы, лежали на своих нарах тихие и безропотные. Души их отошли от исхудавшего тела. Каждого, кто желал, я исповедовал перед кончиной, а после смерти прочитывал заупокойные молитвы. Об этом стало известно лагерному начальству и вызвало гнев. Во время работ не было случая избавиться от меня и кому-то пришла более совершенная мысль. В лагере был особым барак. В нем собралась воровская элита. В бараке были свои законы. Мало кто из его обитателей работал, но умудрялись жить по лагерным меркам хорошо. Еще не наступило время тех страшных дней, что принес 1937 год. В лагере можно было выжить. Лагерное начальство обходило особый барак стороной. Как будто существовало соглашение: вы нас не трогайте, а мы больших хлопот вам не причиним. Как-то меня вызвали из барака, и конвоир повел к двери уголовного: спешно открыл ее и толкнул мене туда. Я попал в полумрак и дым. На меня никто не обратил внимания. Я стоял у двери. Кто-то играл в карты, кто-то спал, кто-то просто лежал на нарах и лениво ругался с соседом. В воздухе висела грубая брань. На меня обратили внимание и позвали в глубину барака. Я сказал: «Друзья, чего вы приуныли, как здесь хорошо! А кто у вас здесь главный?» Один из лежавших сказал: «Иди вперед». Я подошел к главарю и сказал, снимая пенсне, без которого я ничего не видел: «Доверяю тебе все, что у меня есть самое ценное». Ответ был: «Садись, никто тебя не тронет». Пенсне возвратил. «Кто ты?» - спросили меня. Я ответил, что священник и рад, что могу проповедывать Слово Божие среди своих братьев. Решение было неожиданным, мне было предложено рассказывать библейские истории. Это было замечательно. Моими слушателями были ветераны уголовного мира... Библейские рассказы воспринимались совершенно непосредственно. Слушатели мои становились их участниками. Братоубийство, совершенное Каином, Моисей и вывод им израильского народа из египетского рабства. Иисус Навин. Давид и Соломон с его «Песнь Песней», земная жизнь Христа, апостольская проповедь особо преломлялись в сознании этих несчастных людей. Услышанные истории применялись ими к своей жизни. Они искренне негодовали по поводу Авелева убийства, предательства Иуды, проявляли непосредственность во время рассказов о страданиях апостолов, живо реагировали на рассказы о мучениках за Христа. Катакомбная церковь и торжество православия находили отклик и интерес. Это была катехизация.

Через несколько дней лагерное начальство посчитало, что дело совершено. Прислали за мной. В ответ население страшного барака заявило, что «батю не отдаст». Состоялось джентльменское соглашение. Некоторые решили временно работать на лесоповале, но с «батей». Это стало моим именем. Люди старше меня по годам приняли его как должное. Место в бараке было одним из самых удобных. Когда наступал час рассказов, все теснились поближе и никто никогда не прерывал меня. Господь послал меня быть миссионером.

Пришло время расставаться с обитателями барака. Шли месяцы, годы лагерной жизни. Начальство «привыкло» ко мне и, поняв, что атеиста из меня не получится, прониклось не расположением, а просто перестало обращать внимание. Была разрешена переписка с родными. Чтобы избежать лишних хлопот и посчитав меня безопасным, отправили в бригаду на отдаленном участке. Нам выдавали сухой паек и определяли план. Но самое главное: мы были бея конвои. Сошли кровавые мозоли, руки разработались и окрепли. Удивительно, но мы выполнили положенное нам. И, наконец, я смог совершить за Полярным кругом свою первую Божественную литургию. Из ягод надавил немного сока, хлеб был. Как самое сокровенное, удалось сохранить часть антиминса с мощами. Чин литургии я знал наизусть, и таинство совершилось. Это придало мне еще более крепости духовных сил.

Прошло пять лет. Срок был определен мне милостивый. Когда формальности с окончанием моей лагерной жизни были закончены, я вступил на дорогу свободы в самом прямом смысле.

Была поздняя весна или ранее лето. Хороший снег лежал в тех краях. Оказии в ближайшие дни не предвиделось, а ждать было невозможно в тридцать с небольшим лет. Я встал на лыжи и пошел пешком с мешком за плечами в дальний путь. В первый день прошел семьдесят километров и как не сбился с пути - можно только диву даваться. Я глубоко верую, что меня вело Провидение.

Шел 1937-й год...

22 июня, в день своего Ангела отец Александр возвратился из ссылки и обосновался в Кимрах, а затем переехал в село Николо-Ям, той же Калининской области.

В начале войны он был мобилизован и определен в армию, воевать пришлось на передовой. Но и здесь, на фронте, он свято нес свое служение. В трудное время он всегда находил слова ободрения, умел утешить страждущих. И здесь окружающие его очень любили. И в моменты, когда смерть стояла рядом, взоры многих обращались к нему. Часто ему говорили, что с ним и умереть не страшно.

Когда приходилось проходить заминированные места, он шел первым и шедшие за ним шли спокойно и уверенно; во время бомбежек, налетов, каждый стремился быть поближе к нему.

Строили однажды аэродром, дело было важное, окончить нужно было как можно скорее. Благодаря его умению организовать работу, умению говорить с людьми и любви к нему народа, работа была окончена в минимальный срок, за что Александру Порфирьевичу Петину была вынесена от командования благодарность.

Досрочно мобилизовавшись из армии, он возвратился в Николо-Ям, где оставалась на попечении верующих его старенькая мама. Началась работа на приходе. Николо-Ямский храм был великолепный, вмещал до пяти тысяч человек. Слишком он был велик для маленького села в 50 дворов и небольших деревень, прилегающих к ней. «Хозяином» положения был староста Иван Германович, считавший церковь собственным предприятием. В храме служил священник отец Николай Образцов, который не пользовался ни любовью, ни уважением прихожан. Служилось в церкви только в праздники, да и то не всегда. Трудно жилось батюшке, едва хватало на хлеб.

И вот в такой приход был назначен еще один священник. «Одному-то делать нечего», сокрушался отец Николай. Новый батюшка стал служить каждый день. В храме зазвучала проповедь, громкая, вдохновенная. Скоро появились и молящиеся, и кто раз заходил, тот уже не мог не зайти второй, третий... Появились певцы, чтецы. Ежедневно приходили новые молящиеся. В воскресенье церковь была наполнена, а в большие праздники не вмещала желающих помолиться. Какая это была чудная духовная семья! Радостно было и отцу Александру видеть плоды своей работы. Он знал всех не только в селе и ближних деревнях, но и в селах и деревнях, которые далеко отстояли от Николо-Ям.

Ни от какой требы не отказывался, если даже нужно было идти за 10-15 километров от дома. Днем ли это или ночью - все равно батюшка шел напутствовать ли умирающего, ободрить ли страждущего, или просто отслужить молебен или дом освятить. Там где он появлялся, было радостно, весело. Всю жизнь он повторял: «Радуйтесь».

Весной 1944 года отца Александра вызвали в Патриархию, где патриарх Сергий выразил намерение поставить его во епископа. Скромен был батюшка и казалось ему, что не для него этот высокий сан. Стал просить Святейшего оставить его на прежнем месте.

Сильно любил он своих прихожан, церковь, в которой служил, и семья у него: мама старенькая, сестра - вдова с сыном. Внял Святейший мольбам отца Александра, велел охать обратно на приход.

Но не долго пробыл он в Николо-Ям. Скоро снова вызвали в Москву. Встревожились верующие, и на этот раз вслед за ним в столицу поехала целая делегация просить оставить отца Александра в их селе.

Ничего не помогло, никакие просьбы, сказали им: «Нет, быть отцу Александру епископом». Пришлось патриарху самому принять делегацию. Вошли, упали на колени. Прослезился Святейший и сказал: «Ну, спасибо Вам, что сохранили батюшку. Хорошие и во епископах нужны». Благословил их, и вынуждены они были со скорбью уйти из Патриархии.

Монашеский постриг был принят с именем Никон, а 21 мая (по н.ст.) 1944 года был хиротонисан во епископа Калининского. Но скоро был назначен в Ворошиловград (ныне Луганск) и тут же отправился на место своего назначения.

Для того, чтобы никого не беспокоить. Владыка о своем приезде не сообщал. Ехал он один с чемоданом, где лежали купленные им в Москве облачение и мантия. В два часа ночи московский поезд прибыл на станцию Ворошиловград. На вокзале не оказалось ни такси, ни даже тележки. Ванн в руки чемодан, Владыка, никогда ранее не бывший в Ворошиловграде, спросил у встретившегося прохожего: «Где находится собор?» Тот с удивлением посмотрел на Владыку: «Собор? Может быть церковь?» «Ну, хорошо, церковь», - пришлось согласиться. «Так это же вам, батюшка, далеко идти. Подождите, когда трамваи пойдут», - посоветовал прохожий.

Но Владыка был не таков, чтобы ждать. Уже хорошо рассвело, когда он подошел к Николаевскому собору, помещавшемуся в здании бывшей синагоги. У сторожа спросил: «Нельзя ли отрыть собор?» Тот замялся: «Да оно, батюшка, конечно, можно было бы, да ключ у отца Евфимия, а он живет на том квартале. Да Вы, батюшка, не архиерей будете? Тут все архиерея ждут».

Узнав, что батюшка архиерей, он нашел ключ, открыл церковь, а сам побежал к отцу Евфимию. Владыка помолился в храме. Вскоре, запыхавшись, пришел настоятель и, растерявшийся, принял благословение. Владыка спросил, где предполагается его квартира. Уже показалось солнышко, и Владыка в сопровождении отца Евфимия и церковного сторожа последовал в свои «покои».

Идти пришлось три квартала, туда, где жил протоиерей отец Олексюк, считавшийся благочинным по Ворошиловградской области. Владыка занял комнату, которую сняли у домовладелицы.

Так он писал в первом письме из места нового назначения своим родным:

«Вот я и в Ворошиловграде. Это не город роз и цветов, как Киев. Не похож и на Полтаву, на Миргород с их вишневыми садами. Это город производства и промышленности. Я еще не рассмотрел его, но каменные серые дома не дают той радости взору, как Киев и другие города Украины.

Вчера мне представилось духовенство собора, сегодня - города. Впечатление приятное. В городе всего шесть храмов. Духовенство, видимо, будет нужно. По епархии храмов много.

Много думается о ставших для меня родными Николо-Ямах. Просто тоскую о них. Так бы и полетел к ним, родным всем и милым. Оставил бы все и возвратился. Тоскую за всеми».

Вскоре в Ворошиловград перевез родных. На первое время все поселились в одной комнате, которая была и архиерейскими покоями и епархиальной канцелярией. Но вскоре сестре удалось купить на свои деньги маленький домик на четыре комнатки с кухней. Вот туда и переехали. Там же была устроена и епархиальная канцелярия. Владыка имел теперь свой кабинет, служивший ему и спальней (спал он на диване), столовая была приемной и канцелярией, в остальных размещались мама и домашние.

Владыке предстояла большая задача: устроение епархии, которой, собственно говоря, до сих пор не было. Даже ее географические контуры неясно представлялись, не говоря уже о внутреннем ее устройстве. Книг никаких не велось.

И вот началось знакомство с духовенством. Вызывались благочинные. Владыка беседовал с ними в кабинете. Выяснялось, сколько в благочинии церквей, какие они, типовые или молитвенные дома: как они называются, где находятся, кто священнослужитель. Бывали случаи, когда благочинные сами не знали, сколько церквей есть в благочинии, какие они и кто в них служит.

Потом началось знакомство с отдельными настоятелями церквей. Все приезжающие приглашались к столу. В первое время часов приема не было. В любое время приезжему можно было придти к Владыке. Знакомство с епархией было интенсивным: не менее трех дней в неделю Владыка ездил по приходам епархии, знакомясь на месте с положением дела и с духовенством.

Разъезжая по епархии вместе с протодьяконом и некоторыми священниками, он и служил. Архиерейские служения бывали в таких городах, селах, в которых они никогда до этого не бывали. Это были удивительные миссионерские поездки. Религиозный подъем в то время был необыкновенным. Сам Владыка был неутомимым и другим не давал спать.

То время было благоприятным для такого рода деятельности, и Владыка использовал его замечательно. Скоро Ворошиловградскую епархию Владыка знал великолепно. К этому времени присоединили к этой епархии и Сталинскую область. Территория двух областей - Ворошиловградской и Сталинской - составили епархию, которая получила название Донецкой.

Одновременно с собиранием и устроением епархии не ослабевало и постоянное пастырское служение. Каждую субботу, воскресенье, все праздники служил Владыка, все так же неутолимо проповедуя Слово Божие, культивируя пение народное, пение церковное, подыскивая людей, которые бы помогли ему. И здесь храмы стали наполняться молящимися. Но храмы-то, храмы здесь не такие, какими бы их хотелось видеть.

Из шести храмов Ворошиловграда, один только типовой, и то без куполов. Весь ободранный, а собор в бывшем синагоге. Все это надо приводить в порядок. Через два года был приобретен епархиальный дом, отремонтирован, оборудован.

С какой гордостью приезжавшие на прием к архиерею священники останавливались в своем епархиальном доме, где все так хорошо было устроено, начиная от душа и кончая библиотекой, уютным залом с фисгармонией. В медицинской комнате дежурил всегда врач.

Прошло время и вышли из синагоги, построили новый храм.

Все церкви в епархии приведены в должный порядок. Росли требования и к священнослужителям. Будучи неутомимым проповедником Слова Божия, Владыка и других учил говорить. Проповедь стала обязательной для каждого священника. А сколько было проявлено заботы Владыкой, чтобы священники имели внешний приличный вид!

К 1947 году разоренная Донецкая епархия стала монолитной церковной единицей с хорошо укомплектованными причтами.

Много было в епархии старых, истинных пастырей - актив, на который опирался Владыка, но были и такие, которые случайно попали в эту среду. Над ними нужно было работать или отсечь по замещении их другими. Во главу угла своей деятельности Владыка Никон ставил вопрос кадров, очень существенный для церкви. В этом направлении ему удалось немало сделать. Ведь и епархии отсутствовали духовные учебные заведения, замену неоткуда было черпать.

Был найден выход: была организована постоянная проверка работы по самообразованию каждого священника. Тому, кто не в состоянии сам над собой работать, помогать, а тем, кто хочет и не знает, за что и как взяться - руководить.

Из знающих, образованных, подготовленных священников избрали специальную комиссию, которая должна была, вызывая с мест священнослужителей (священников, дьяконов, псаломщиков), знакомиться с их уровнем знаний, способностями, настроенностью. Задача была благородной: каждому служащему помочь стать настоящим пастырем. И комиссия начала действовать.

3 августа 1948 года Владыка Никон был назначен на Одесскую кафедру, оставаясь управляющим Донецкой епархией.

Обладая способностью все быстро схватывать, во все правильно вникать с большим терпением и любовью, ему удалось безболезненно вступить на новый пост руководителя епархии, имеющей свою историю и свои традиции.

Перед Владыкой постоянно возникали различные по сложности вопросы. Решая их, он никогда не полагался на свои человеческие силы, всегда прибегал к помощи Того, Кому верно служил всю свою жизнь. Всякое дело начиналось с молитвы. Что происходило в этот момент в его душе - сокровенная тайна. Внешне эго выражалось так: дома он подходил к иконам и, прислонившись, некоторое время находился в таком положении. Поднявшись, осенял себя небольшой деревянной иконкой Казанской Божьей Матери, имеющей свою историю, связанную со служением Владыки в церкви Божией и особенно дорогой ему, с которой он никогда не расставался.

Когда служил в храме, идя на проповедь, осенял себя крестом с престола. И так, вверив себя воле Божией, он шел на разрешение того или иного вопроса. Те, кто сослужили ему, замечали, что тогда он становился крепок, тверд и смел.

С большим благоговением Владыка Никон стал служить на кафедре, прославленной трудами его предшественников - известных Святителей, останки которых были почтительно перенесены, и над ними были сооружены памятники. В Одессе оказалось то, чего не доставало Ворошиловграду: двадцать два типовых храма, семинария.

Особое внимание было обращено на кафедральный Успенский собор, состояние которого было удручающим: текла крыша, во многих местах обвалилась штукатурка. Ему хотелось привести собор в должным вид, чтобы он сделался светлым, радостным и красивым. Сом руководил восстановительными работами, корректировал и дополнял проекты, вникая в каждую мелочь. Иногда заставлял переделывать законченную работу. Сам доставал материалы, подбирал мастеров-инженеров, художников. Ни одна картина, ни один образ, ни даже мельчайший орнамент не были написаны без Владыки. Не только в соборе, но и других храмах, где производился ремонт и проводились художественные работы, Владыка бывал почти ежедневно.

Его детищем была Патриаршая дача, летняя резиденция Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия, строительство которой развернулось на территории мужского Успенского монастыря. На пустыре, где были жалкие развалины, выстроены храмы, прекраснейшие монастырские здания. Голое, пустынное место надо было за короткий срок озеленить, устроить парк и фруктовый сад. И вот пересаживаются взрослые деревья, уже в следующем году дающие плоды.

«Все нужно к приезду москвичей украсить: сажайте как можно больше цветов, чтобы их было так много, как нигде. Дом построить как можно скорее и как можно красивее. Оборудовать построенное: ищите не только все необходимое, но и красивое. Ведь это для Патриарха!» - постоянно твердил Владыка всем, кто занят строительством.

Обладая огромной силой воли, благодаря своей целеустремленности и настойчивости с Божией помощью ему всегда удавалось осуществить задуманное, несмотря на вес трудности, которые он всегда преодолевал.

И все это делалось легко и радостно, без особого давления на ближних, и если невзначай на кого рассердится, то тут же сразу утешит и наградит. У него не было плохих людей, были несчастные, а таких он еще больше жалел и старался помочь.

Немалое внимание уделялось Владыкой Никоном и мужскому Успенскому монастырю, где были воздвигнуты два прекрасных корпуса, в одном на них была устроена трапезная. Монастырские храмы были приведены в должный порядок и расписаны.

В планах были и дальнейшее расширение территории монастыря, и артезианский колодец, наполнявший бы емкость в 12 тысяч ведер, и сооружение целой системы прудов. Он никогда не останавливался на достигнутом, не говорил: «Вот и все», а всегда думал: «А что еще можно сделать?»

Когда были приведены в порядок церкви города, взор переместился па остальные приходские храмы, особенно сельские. Созданы были специальные комиссии в Ворошиловграде и в Одессе. Епархиальный инженер Ворошиловградской епархии Николай Васильевич Верушкин проделал огромную работу: объездил все приходы, ознакомился с состоянием всех храмов. Создан был альбом, в который были занесены все церкви, сделано их подробное описание. Были составлены сметы для ремонта и росписи храмов, изысканы необходимые для этот средства. И вот в альбоме рядом с прежними храмами появляются изображения их в обновленном, обустроенном виде. Не ослабевала, продолжалась работа и над внутренним устройством церкви, работа с кадрами.

К семинарии, которая растила, воспитывала будущих пастырей, обращен был любовный внимательный взгляд Владыки. Строго следил он за тем, чтобы в ней были созданы все условия для нормальной учебы семинаристов, чтобы ни в чем они не нуждались. Чтобы было хорошее питание, чтобы прилично были одеты, чтобы сама обстановка обязывала их быть на высоте положения.

Еще большее внимание уделялось учебному моменту. Нередко Владыка посещал уроки, беседовал с учащимися, иногда вызывал и к себе. Будучи любителем церковного пения, он много заботился о создании семинарского хора. Вообще, Владыка строго следил за культурой церковною пения, его трудами был создан знаменитым архиерейский хор в Одессе.

Труды Владыки были отмечены, 19 августа 1951 года он был возведен в сан архиепископа.

Огромное значение придавал Владыка развитию связей между Поместными Православными Церквами, ратовал за их единение. Еще в феврале 1945 года, когда в Москве проходил Поместный Собор Русской Православной Церкви, на котором состоялась интронизация Патриарха Алексия, Владыку Никона прикрепили к делегации Антиохийской Церкви. Тогда он сказал: «Как важно в наше время завязать дружественные, братские отношения с Антиохийской Церковью, собственно, восстановить их, так как таковые всегда раньше существовали». Неуклонно вел он эту политику единения. Известно, как он преуспел в своей миссии, когда ездил в Антиохию. Кажется, в Дамаске с ним произошел случай, о котором он впоследствии рассказывал сам. Когда Владыка собирался в далекое путешествие, все тщательно обдумывалось: что взять, во что одеться и так далее...

Решено было взять в дорогу простой, но изящный посох, тот, что когда-то подарила игуменья Покровского Киевского монастыря Архелая.

В поездке все шло хорошо. Встречи проходили в теплой дружественной обстановке, произносились речи: все, особенно простой народ и молодежь, с большим интересом отнеслись к русской делегации. Однажды чей-то взор упал на посох Владыки, а на нем резной голубь-символ Святого Духа. Один другому взглядами, жестами, словами быстро передали информацию... И вдруг поднялось нечто невообразимое, воздух наполнился криками: «Голубь мира, принесен из СССР через все страны!»

«И увидел я, - вспоминал Владыка - как люди хотят мира, как они уверены, что от нас он исходит. Нет, благородное дело делает Русская Церковь, - продолжал Владыка, - завязывая добрые взаимоотношения с Восточной Церковью. В этом духе и нужно действовать».

Будучи человеком с широким кругозором, патриотом своей Родины, понимал, что в наше время нельзя жить только своими узкими интересами, запираясь в своей скорлупе.

«Нашу жизнь, наше благополучие, - говорил Владыка, - мы должны строить на базе всеобщей жизни, общего благополучия». И жизнь Владыки не расходилась с его взглядами.

На его долю выпали еще две поездки за границу: в Албанию и в Сирию.

Деятельность Владыки Никона была многосторонней, очень много сделал он на благо не только Церкви, но и общества в целом.

Значительные пожертвования были внесены на строительство институте В.П. Филатова ^{Филатов Владимир Петрович (1875-1956) всемирно известный, выдающийся врач офтальмолог и хирург, академик УССР. Герой Социалистического труда, лауреат Государственной премии СССР 1941 г.} в городе Одессе. Известного ученого академика и выдающегося деятеля Русской Православной Церкви связывала искренняя крепкая дружба.

Кипучая деятельность, неустанная работа мысли, несмолкаемая проповедь, пламенная служба в храме были прерваны тяжелой болезнью.

Об этом периоде жизни Владыки Никона мы узнаем из записей В.П. Филатова, озаглавленных «У постели больного друга».

«Случилось мне, - пишет Владимир Петрович, - проводить в течение многих дней незабываемые часы у постели друга моего и многих христиан, высокого духовного лица... Болезнь его была тяжелая, она поразила костный мозг и повела к жестокому белокровию и, по заключению профессоров, была смертельной, неизлечимой. Все известные по медицинской литературе случаи этой болезни (а их было около 150) кончились смертью.

Архиепископ Никон резко заболел в Ворошиловграде. Профессор С. вылетел туда и сопровождал его в Одессу. Когда я увидел его в Одессе, я понял после консилиума, что надежды на выздоровление нет. С самого начала больной, будучи глубоко верующим человеком, вел себя стоически.

Совершенно исключительное впечатление производила молитва архиепископа перед иконой Касперовской Божией Матери ^{Чудотворный образ Касперовской Божией Матери, чтимый всем югом России - главная святыни Успенского кафедрального собора г. Одессы.}, которую ему привозили из собора. Два раза я был при этом. Когда священники, поднявшись в комнату архиепископа на втором этаже по винтовой лестнице, подходили к его постели, больной, дотоле слабый, изможденный голодом (он почти ничего не ел), вставал с неожиданной энергией, подходил к иконе, крестился, брал ее на руки и клал на аналой. Приложившись к иконе, он служил сам молебен Божией Матери и пел гимн «О Всепетая Мата...» вместе с присутствующими. Он несколько раз в течение молебна становился на колени, припадал грудью и головой к иконе, и слезы умиления текли из его глаз. Плакали и присутствующие. По окончании молебна он брал икону на руки и нес ее вниз, до первого этажа, до выхода во дворик, и только тут передавал ее в руки священнику. После того, почти не поддерживаемый никем, он поднимался наверх к своему ложу, ложился и почти без одышки беседовал с окружавшими его близкими. Трудно было понять, как мог это делать больной и такой слабый человек. Все это было производимо им в состоянии высокого подъема религиозного чувства, в состоянии экстаза и оказывало на меня и всех окружающих огромное впечатление, вызывая и у нас подъем религиозного чувства. Незабываемые минуты!

И при втором прибытии снятой иконы архиепископ Никон повторил молебен и вынес икону до нижнего этажа. Хотя по состоянию крови консилиум врачей и признавал дальнейшее ухудшение болезни, но общее состояние больного стало лучше, он стал есть, даже с аппетитом. Дальнейшие дни архиепископ ежедневно приобщался Святых Тайн, что явно давало ему бодрость и хорошее настроение духа, несмотря на тяжелые боли в ногах. Когда я приходил к нему, он неизменно встречал меня с великой, незаслуженной мною лаской и за последние 6 дней всяким раз дарил меня рассказами из своей жизни. Я старался не проронить из его повествований ни слова и испытывал чувство благоговения к его рассказам, которые были значительными по содержанию. Нередко случаи его жизни были проникнуты чудом. Нечего и говорить, что я верю истинности его рассказов, ведь я слушал их из уст человека, глубоко верующего и хорошо понимавшего всю близость свою к кончине».

16 апреля 1956 года в Одессе на Пролетарском бульваре № 46 в 4 часа 30 минут по полудни в последний раз вздохнул архиепископ Никон.

Ночью он всех позвал к себе и объявил:

- А знаете, сегодня Пасха. Пойте - Христос Воскресе!

- Владыка, нет еще, не Пасха, - возразила его сестра, - мы тебе споем «Се жених грядет в полунощи».

Пропели. Он сказал:

- Спасибо.

Днем он почти не ложился. То на кровати сидел, то в кресле, то на стуле. А в 4 часа попросил бумагу и чернила, кресло подвинули к столу, и он стал писать. Быстро-быстро что-то в стихотворной форме. Но рука плохо слушалась, буквы набегали одна на другую, и он сказал: «Нет, не могу».

На написанном листе можно было разобрать только отдельные слова. А в 4 часа 30 минут он закрыл глаза.

Случившееся было большим горем для тех, кто любил Владыку. От понедельника до субботы шли верующие непрерывным потоком прощаться со своим архипастырем.

Зарубежные Церкви, знавшие Владыку, считали смерть архиепископа Никона большой утратой, своим горем, что и высказывали в своих телеграммах.

Тысячи людей пришли на его похороны, во время которых движение в городе было практически остановлено из-за большого стечении народа.