Никон спросил: «Как так?» А царь ему: «Когда ты собирался сюда из своей обители, то сперва постился, исповедовался и соборовался, а также и святую литургию отслужил, будто готовясь к смерти, - это мне великий позор». Святейший патриарх сказал: «Да, царь, я все то сотворил, ожидая от тебя не только скорбных и мучительных притеснений, но и самой смерти». Царь же с клятвой воскликнул: «Святче Божий, не только поступить с тобой так, но и помыслить о том мне невозможно за твои многие бессчетные благодеяния к дому моему, к царице и чадам во время смертоносной язвы, когда я ходил войной на Смоленск и другие непокорные города, а ты с великим тщанием и трудом переходил с места на место, ища благорастворенного воздуха и спасая их от безвременной смерти, как наседка своих птенцов. Всемилостивый Бог ради твоих молитв и великих трудов сохранил весь мой дом как зеницу ока - и за твои благодеяния воздать злом? Да не будет у меня того и в мыслях!» - и клялся страшными клятвами. Святейший патриарх, удерживая его рукою, тихо промолвил: «Благочестивый царь, не возлагай на себя таких клятв, но верь, что сотворишь мне много зла и готовятся нам от тебя лютые беды и скорби» - и добавил к тому многое от Божественных писаний, а потом поведал царю, как посланные вопреки канонам архимандриты злоумышляли на него в обители и на пути и как они были уличены в явной лжи. Царь возразил: «Но и мне был от тебя великий позор, что ты писал ко вселенскому патриарху Дионисию, всячески нас укоряя». Святейший патриарх Никон отвечал ему: «Не я, царь, навлек на тебя позор, а более ты сам: я писал к брату своему господину Дионисию духовно и тайно, а ты обличил все свои дела не только перед твоей державой, но и перед многими иноземцами со всех концов света. Потому твое обличение себя самого больше, нежели мое, возвещенное единственно тому, кому и надлежит о сем знать». Царь снова принялся говорить святейшему патриарху мирные речи, дабы разрушить средостение вражды, но тот сказал: «Доброе и благое дело ты избрал, царь, если доведешь его до конца. Но знай, что тебе его не совершить, ибо гнев твой, некогда на нас распалившийся, должен разрешиться». И так побеседовав, они снова разошлись.
Пока читали письмо, святейший патриарх сказал благоверному царю вполголоса: «И где твоя, царь, справедливость? Когда мы ныне ехали в царствующий град и повелели иподьякону Иоанну Шушерину, воспитанному у наших ног, нести перед нами святой и животворящий крест Господень, при приближении к отведенному нам двору воины немилосердно схватили того Иоанна по твоему приказанию; едва мы успели выхватить святой крест из их рук. А жив ли Иоанн или умучен по твоему же приказанию, не знаем». Царь сказал, что ничего о сем не ведает, а только тот юноша с крестом ехал сзади, а не впереди; и никакой другой его вины не указал. Монах Марк, который там стоял с крестом и слышал те слова, сказал как бы про себя, что, мол, все это, благочестивый царь, ложь. Царь грозно взглянул на монаха и сказал с гневом: «Кто тебя, чернеца, спрашивал и кто тебе приказывал говорить?» Монах пришел в ужас от оных страшных царских слов, ибо был молод и думал, что его тут же на соборе схватят; так он и стоял после с честным крестом посупясь, то ли от страха перед царем, то ли углубясь в размышление. Архидьякон же вселенских патриархов, стоявший у их кресел, по имени Анастасий, выступил вперед, трижды поклонился святым иконам, потом царю и вселенским патриархам и подошел к монаху Марку, державшему святой крест. Тот поднял голову и, видя, что архидьякон отнимает у него святой крест, закричал: «Святейший патриарх! Оружие наше у нас отнимают!» А святейший патриарх в это время повернулся к царскому синклиту и говорил с ними. Он обернулся и, увидев, что у монаха забирают крест, сказал: «Да будет воля Господня. Если и последнюю рубашку захотят отнять или еще что худшее сделать, мы не должны вменять им того в вину, но все с радостью претерпим, терпя во имя Господне». Многое и иное изрек блаженный Никон от Божественных писаний и повелел отдать крест. Взяв крест, архидьякон встал с ним между двумя жезлами вселенских патриархов, слева от их кресел. Когда на соборе дочитали письмо, писанное святейшим Никоном ко вселенскому патриарху Дионисию, то снова отпустили блаженного Никона на отведенный ему двор, куда его по повелению царского величества и проводили со свечами, ибо уже был третий час ночи.
В горнице святейший патриарх сказал бывшим с ним: «Детки мои, слышали ли только что на соборе царевы речи, когда он с клятвой обещался не делать нам никакого зла? Сам увидит, что будет, ибо готовятся нам от него великие скорби и нестерпимые мучения». На том дворе святейший патриарх пребыл до двенадцатого числа декабря.
А письмо от святейшего Никона ко вселенскому патриарху Дионисию, что читали на соборе, написал по-гречески некий Димитрий, приехавший из греческой страны и живший в обители святого Воскресения. Димитрий прибыл с блаженным Никоном из монастыря в царствующий град Москву и жил на том же дворе, ходя всюду безо всякого страха. Однажды, когда он ушел со двора, благочестивый царь прислал ко святейшему патриарху дьяка с повелением предать им в руки грека Димитрия. Святейший патриарх отвечал, что сей человек пришел с ними из обители, но ныне здесь не обретается; они же сказали, мол, где найдем его, там и возьмем по повелению царского величества. Патриарх им сказал: «Если бы вы нам подчинялись, то волю нашу творили бы, а теперь что хотите, то и делайте». С тем они и ушли; а грек Димитрий, ничего о сем не зная и ходя по городу, в тот же час был схвачен воинами и отведен в палаты близ царева дворца, называемые Набережные, и там, от страха перед царем, взял нож, ударил себя и испустил дух.
В те же дни царское величество и вселенские патриархи с архиереями совещались и обдумывали, как бы им учинить изгнание святейшего патриарха Никона и куда его отправить в заточение.
Рано утром двенадцатого декабря снова пришли к патриарху те же люди звать его на собор. Собрались уже не в царских палатах, а в обители святителя Алексия, митрополита Московского, которая именуется Чудов, в надвратной церкви Благовещения Пресвятой Богородицы. Близ той церкви в притворе жили вселенские патриархи; там все и собрались.
Вселенские патриархи, архиереи, архимандриты и игумены были облачены в священные одежды, архиереи в омофорах, прочие же по чину, и только Афанасий, митрополит Иконийский, о котором упоминалось выше, не возложил на себя омофора, но стоял и смотрел на творящиеся дела.
Один из российских архиереев, Вологодский архиепископ Симон, любивший блаженного Никона, не захотел идти на тот последний собор и не пошел. Тогда за ним послали, но он сказался больным и лег в постель, решив, что не будет сообщником в неправедном изгнании блаженного Никона. Посланные вернулись на собор и сказали, что Симон болеет и лежит в постели; тогда решили, пусть его принесут. К церкви Симона привезли в санях, потом положили на ковер и внесли внутрь; он лежал в углу, смотря на все происходящее, печалясь и проливая слезы о лишении такого пастыря.
Когда царь, вселенские патриархи, архиереи и все бывшие на соборе прикладывали руки к определению об извержении и изгнании блаженного Никона, Симон не пожелал этого делать, зная невиновность святейшего патриарха. Но так как он никоим образом не мог от сего уклониться, то начертал на свитке, уже подписанном многими архиереями, следующее: «Если сие истина, да будет так, если же нет, не утверждаю сего», а посреди изобразил четырехконечный крест. Увидев подпись, главенствующие на соборе сильно негодовали на него, ибо он пошел против их воли, но тогда ему ничего не сделали, а после он претерпел за это великую беду.
Как уже говорилось, святейшего патриарха Никона позвали на собор, и он, войдя в церковь, по обычаю поклонился на святые иконы и всем присутствовавшим, после чего стал посреди храма. Там были бояре царского синклита князь Никита Одоевский, князь Григорий Черкасский, князь Юрий Долгорукий и многие другие сановники. Тогда стали читать написанное по-гречески извержение блаженного Никона, а потом Иларион, архиепископ Рязанский, прочел его же славянским языком. Слыша неправедное определение собора - ибо все обвинения против него были ложь и клевета, - святейший патриарх остановил чтение, говоря, что сие написано несправедливо. В ответ Иларион начал поносить патриарха, испуская злобную брань и называя его убийцею, блудником и разбойником и разными иными бесчестными именованиями. Блаженный Никон отвечал ему на поношение и укоризну: «Чадо! Благодать во устнах твоих» - и многое другое изрек от Божественного писания, ибо сей Иларион был рукоположен святейшим патриархом Никоном.
Когда дочитали определение, вселенские патриархи сошли со своих мест, встали в омофорах перед царскими вратами и прочли некие краткие молитвы, а потом приступили к святейшему Никону, показывая руками и говоря через толмача, чтобы он снял клобук. А на главе святейшего патриарха Никона был черный клобук с честным и животворящим крестом из драгоценного жемчуга. Святейший патриарх спросил, зачем ему повелевают снять клобук; они отвечали: потому-де, что ты осужден собором и дела твои обличают тебя, так что не подобает тебе называться патриархом, ибо ты сам по своей гордости с клятвою самовольно оставил паству. Никон сказал: «Пусть и собор этот меня осудил несправедливо, и дела мои, которых нет, меня обличают, и паству свою я оставил, но того не допущу, чтобы мне самому снять с себя клобук, потому как, принимая священномонашеский образ, я с клятвой обещался сохранить его до исхода души моей. А вы что хотите, то и делайте, видал я таких, пришельцев из дальних стран, с разных концов света. Не за добрым чем скитаетесь по свету и не мира ищете, а как турецкие невольники просите и себе на потребу, и чтобы было из чего платить дань вашему повелителю». И еще добавил святейший патриарх Никон: «Спрошу вас и о том, откуда вы взяли законы и каноны, чтобы поступать с такой дерзостью? Если бы я и был повинен и достоин осуждения, почему творите все тайно, как тати? Привели меня в монастырскую церквушку, в которой нет ни царского величества, ни царского синклита, ни всенародного множества российских людей. Разве здесь я по благодати Святого Духа принял свою паству и пастырский жезл? Но верьте мне, что сия церковка прежде того создана нами. Мы же избранием Пресвятого Духа, следуя желанию и прилежному слезному прошению и молению благочестивейшего государя царя и великого князя Алексея Михайловича, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержца, заклинавшего нас страшными и нестерпимыми клятвами, засвидетельствованными Самим Богом, приняли патриаршество в соборной церкви перед всенародным множеством, не желая того и не стремясь к великому сану. Если же хотите меня неправедно осудить и извергнуть, идемте в святую Божию церковь, где я принял пастырский жезл, и если подобает поступить со мной по вашему намерению, то да будет, как вам угодно, и что хотите, то и творите». Вселенские патриархи, выслушав его, сказали: «Там ли, здесь ли, все едино: по решению благочестивого царя и всех архиереев совершается сие дело, а что здесь не присутствует царское величество, то нет на то его воли».
Русская Православная Церковь
Николаевский Собор
Авторское право © 2012-2024.
Разработчик: Капитула Ян
